О, призрачность телесных единений
Их познакомил граф Никита Иванович Панин, воспитатель наследника престола Павла.
Именно он, руководивший Коллегией иностранных дел, устроил так, что сын актера, расстрига-священник, разжалованный солдат, подозрительный шулер, венецианский авантюрист и просто каналья Джованни Джакомо Каталано, вошедший в историю как великий Казанова, – смог запросто встретиться с величайшей любовницей всех времен и народов, бывшей немецкой принцесской Софьей Федерикой Августой и самой могущественной в то время фигурой мировой политики, русской императрицей Екатериной II.
И уже потому граф мог стать самым знаменитым в людском обществе сводником и незабываемым в веках стратегом единственной в своем роде по составу участников битвы за взаимное сладострастие. Увы, не стал.
То ли судьба-природа решила, что «противники» и сами, не вступая в бой, достигнут тех вершин пикантной славы, которых они, в конце концов, и достигли, то ли не судьбоносно лично проморгала удобный момент. Достоверно известно лишь то, что ничего в этом смысле не произошло. Хотя кое-что и было. И (или) могло быть?
И нестерпимо хочется знать – что, как, – чтобы восстановить поступки, слова и мысли действующих лиц. Тянет, как сказали организаторы одного из современных сетевых конкурсов – к «художественному осмыслению неотъемлемых частиц человеческой натуры – несбыточных мечтаний и безнадежных стремлений, психологической зависимости от собственных воздушных замков и вымышленных идеалов… А может быть, призрачные химеры иногда способны воплощаться? С непредсказуемыми последствиями...»
…Начнем с того, что никакого предчувствия, предвидения, предмыслия, расчета на счет встречи с великой женщиной у Казановы не было. Он ждал обещанной Фридрихом II синекуры в резиденции прусских королей в Потсдаме, когда встретил знакомого танцовщика Орби, который возвращаясь после удачных петербургских гастролей со своей супругой очаровательной балериной Ла Сантиной, заронил в беспокойном венецианце мысль испытать счастья у российского престола.
Сказано – сделано. По совершении продолжительного вояжа почтовым дилижансом через Митаву и Ригу в российскую столицу Казанова принялся нащупывать короткие пути подхода к императрице, исподволь знакомиться с государственными чинами.
«Министр царского двора Олсуфьев пригласил меня, – писал Казанова, – отобедать в ресторане Локателли в Екатерингофе. Это было столичное предместье, где царица пожаловала бывшему сценическому директору в пожизненное владение ресторан, который здесь называется «кабак». Он подавал посетителям превосходную еду по цене в один рубль. Без вина, разумеется…»
Но, скорее всего, это сам хитромудрый Локателли с присущим ему хлебосольством бессчетное число раз приглашал к себе старого знакомца по Богемии, соотечественника, с его «нужными» гостями.
В ожидании обнадеживающих вестей из Зимнего дворца Казанова знакомился с городом и актрисами петербургских театров, а позже даже съездил в Москву, где провел восемь дней и ночей с московскими красавицами, которые ему приглянулись больше, чем столичные: «Все они очень милы и весьма доступны, и чтобы удостоиться чести поцеловать их в розовые губки, достаточно сымитировать поцелуй ручки».
Однако именно среди замоскворецких шлюшек произошел первый и последний в его практике случай женской ревности, когда одна из них чуть не убила нашего интимофоба бутылкой.
Наконец, граф Панин, как официальный хозяин иностранцев, а более как гость лукулловых пиров у Локателли, пригласил Казанову в Летний сад дворца, где он, прогуливаясь по аллеям, мог бы «невзначай» встретиться с Екатериной II во время ежедневных прогулок. Так и случилось.
Близилась годовщина коронования ее, как великой княгини Екатерины Алексеевны, на царство, и все мысли неспешно любующейся миловидами нынешней государыни были в том памятном дне принятия присяги от гвардии.
Ах, Гриша, Григорий, свет-Потемкин, в каких потемках обретался ты? Она подъехала тогда к лейб-гвардейскому полку и под барабанный бой обнажила уже шпагу, но в великом смятении заметила, что на эфесе ее нет темляка. Кой дурень неусердный забыл повязать петлей орденскую ленту с кистью? Не сносить ужо ему головы!
И тут не другого же кого, а одного ее Гришу – как бес толкнул: выскочил вперед двадцатитрехлетний вахмистр, сорвал со своего палаша ленту с кистью и протянул Екатерине. Она благосклонно приняла, молодец хотел уже отъехать к своему месту в парадном строю, но жеребец его, не слушаясь ни усилий, ни шпор, как вкопанный стал возле лошади государыни. Екатерина деликатно, но с внезапно пробудившейся горячей приязнью стала ободрять сконфуженного великана любезными словами.
Она много раз говорила их потом, содрогаясь в его объятиях на растерзанном ложе, она и сейчас повторяет их про себя.
Граф Никита Иванович что-то говорит ей, представляя среднего росточка чернявенького – месье? – синьора? Императрица, вся в сладких воспоминаниях, поворотилась. Каково его мнение о скульптурах, выставленных в саду?
Казанова бойко, с простодушием апрельского Овна, заметил, что все они просто чудовищны. Екатерине, только что вернувшейся из прошлого, не хочется замечать бестактности макаронника. И тот продолжает изощряться. Мол, не понимает замысла аранжировщика, поставившего в один ряд Демокрита в образе плачущей женщины, Гераклита в личине смеющегося старца с длинной бородой, получившего почему-то имя лесбийской любви Сапфо, и старуху со сморщенной шеей, которую, судя по надписи, звали Авиценна!
– Либо эти химеры выставлены здесь на потеху дуракам, либо невежд, не знающих истории.
– Я знаю только одно, – с трудом подавила досаду императрица, – кому-то удалось провести мою добрую тетку Елизавету. Стоит ли ломать голову из-за вымышленной скульпторами чепухи? Надеюсь, однако, все остальное, что вы здесь, в России, увидели, не предстало перед вашим взором в таком вздорном свете? Вам приходилось бывать на наших куртагах?
Так назывались концерты инструментальной музыки, которые устраивались во дворце каждое воскресенье, и постоянной слушательницей которых была сама Екатерина II.
– Я, к несчастью, не являюсь большим любителем музыки, Ваше Величество, – слукавил Казанова в надежде на поворот темы к иному искусству, в котором преуспевала, по слухам, царственная собеседница.
– Увы, меня постигло то же несчастье, – холодно улыбаясь, неожиданно окончила разговор не менее лукавая издательница журнала искусств «Всякая всячина», этот Тартюф в юбке, уже возвращаясь в мыслях к своему.
Казанова же, едва успев откланяться вслед императрице, буквально завертелся в аллее, будто на волнах Невы после прохода большой эротической каравеллы. Но, увы – «фру-фру» – зашуршали шелка, и она уплыла.
Упустил удобный момент поддержать беседу и граф Панин. Не те заботы и думы владели им. Тревожили рассказы воспитанника.
Великий князь Павел поведал недавно в узком кругу о леденящей душу истории с привидением, которую, впрочем, старший друг наследника престола князь Александр Борисович Куракин склонен был считать не более, как химерным сном, виденным во время поздней прогулки. Тем не менее, история была настолько невероятной, что в нее нельзя было не поверить. Баронесса Оберкирх, присутствовавшая при рассказе, даже записала его.
Мы приводим точное цитирование, имеющее отношение к нашей теме, из книги А. Горбовского (Иные миры: Москва, Общество по изучению тайн и загадок Земли. – 1991, 240 с., илл.):
"Раз вечером, или, пожалуй, уже ночью, я в сопровождении Куракина и двух слуг шел по петербургским улицам. Мы провели вечер вместе у меня во дворце за разговорами и табаком и вздумали для освежения сделать прогулку инкогнито при лунном освещении. Погода была не холодна; это было в лучшую пору нашей весны, конечно, впрочем, весны не южных климатов.
Разговор наш шел ни о религии и ни о чем-либо серьезном, а напротив, был веселого свойства, и Куракин так и сыпал шутками насчет встречных прохожих. Несколько впереди меня шел слуга, другой шел сзади Куракина, а Куракин следовал за мною в нескольких шагах позади. Лунный свет был так ярок, что при нем можно было читать письмо, и, следовательно, тени были очень густы.
При повороте в одну из улиц вдруг вижу я в глубине подъезда высокую, худую фигуру, завернутую в плащ вроде испанского и в военной, надвинутой на глаза шляпе. Он будто ждал кого-то. Только что я миновал его, он вышел и пошел около меня с левой стороны, не говоря ни слова.
Я не мог разглядеть ни одной черты его лица. Мне казалось, что ноги его, ступая на плиты тротуара, производят странный звук, точно как будто камень ударялся о камень. Я был изумлен, и охватившее меня чувство стало еще сильнее, когда я почувствовал ледяной холод в моем левом боку со стороны незнакомца. Я вздрогнул и, обратившись к Куракину, сказал:
– Судьба нам послала странного спутника.
– Какого спутника? – спросил Куракин.
– Господина, идущего у меня слева, которого, кажется, можно заметить уже по шуму, производимому им.
Куракин раскрыл глаза в изумлении и заметил, что никого нет у меня с левой стороны.
– Как? Ты не видишь этого человека между мною и домовою стеною?
– Ваше высочество идете возле самой стены, и физически невозможно, чтобы кто-нибудь был между вами и ею.
Я протянул руку и точно ощупал камень. Но все-таки незнакомец был тут и шел со мною шаг в шаг, и звуки шагов его, как удары молота, раздавались по тротуару. Я посмотрел на него внимательнее прежнего, под шляпой его блеснули глаза столь блестящие, что таких я не видал никогда ни прежде, ни после. Они смотрели прямо на меня и производили на меня какое-то околдовывающее действие.
– Ах! – сказал я Куракину, – я не могу передать тебе, что я чувствую, но только во мне происходит что-то особенное.
Я дрожал не от страха, но от холода. Я чувствовал, как что-то особенное проникало все мои члены, и мне казалось, что кровь замерзает в моих жилах. Вдруг из-под плаща, закрывавшего рот таинственного спутника, раздался глухой и грустный голос:
– Павел!
Я был во власти какой-то неведомой силы и механически отвечал.
– Что вам нужно?
– Павел! – сказал опять голос, на этот раз, впрочем, как-то сочувственно, но с еще большим оттенком грусти.
Я не мог сказать ни слова. Голос снова назвал меня по имени, и незнакомец остановился. Я чувствовал какую-то внутреннюю потребность сделать то же.
– Павел! Бедный Павел! Бедный князь!
Я обратился к Куракину, который также остановился.
– Слышишь? – спросил я его.
– Ничего, – отвечал тот, – решительно ничего.
Что, кажется, до меня, то этот голос и до сих пор еще раздается в моих ушах. Я сделал отчаянное усилие над собою и спросил незнакомца: кто он и что ему нужно?
– Кто я? Бедный Павел! Я тот, кто принимает участие в твоей судьбе и кто хочет, чтобы ты особенно не привязывался к этому миру, потому что ты долго не останешься в нем. Живи по законам справедливости, и конец твой будет спокоен. Бойся укора совести: для благородной души нет более чувствительного наказания.
Он пошел снова, гладя на меня все тем же проницательным взором. И как я остановился, когда остановился он, так и теперь я почувствовал необходимым пойти за ним. Он не говорил, и я не чувствовал особенного желания обратиться к нему с речью. Я шел за ним, потому что он теперь шел впереди. Это продолжалось более часу. Где мы шли, я не знал.
Наконец пришли мы к большой площади, между мостом через Неву и зданием Сената. Он прямо пошел к одному, как бы заранее отмеченному, месту площади; я, конечно, следовал за ним, и затем остановился.
– Прощай, Павел! – сказал он. – Ты еще увидишь меня опять здесь и кое-где еще.
При этом шляпа его поднялась как бы сама собой, и глазам моим представился орлиный взор, смуглый лоб и строгая улыбка моего прадеда Петра Великого. Когда я пришел в себя от страха и удивления, его уже не было передо мною.
На этом самом месте императрица возводит монумент, который скоро будет удивлением всей Европы. Это конная статуя, представляющая царя Петра и помещенная на скале. Не я советовал моей матери избирать это место, выбранное или скорее угаданное призраком. И я не знаю, как описать чувство, охватившее меня, когда я впервые увидал эту статую.
Я боюсь мысли, что могу бояться, что бы ни говорил князь Куракин, уверяющий, что все это было не более как сон, виденный мною во время прогулки по улицам. Малейшая подробность этого видения памятна мне, и я по-прежнему утверждаю, что это было видение, и все связанное с ним представляется мне так же ясно, как бы это случилось вчера.
Придя домой, я нашел, что мой левый бок положительно окаменел от холода, и я почувствовал некоторую теплоту лишь несколько часов спустя, хотя тотчас же лег в теплую постель и закрылся как можно теплее".
– Но что, Ваше Высочество, из этого следует?
– Это значит, что я умру в молодых летах…
Думаете, это все? Никита Иванович и еще раз слышал, но уже другой рассказ Павла, будто бы он среди бела дня видел призрак Петра Великого около его же памятника. Да, с малярной кистью в руках. И красил красным немалый постамент. Отвечая на удивленный взгляд Павла заговорщицки проговорил:
– Не место красит человека, а человек место… – и вдруг растаял в многослойном тумане, наползавшем с Невы…
Не потому ли все последующее время Павел даже в играх столько внимания уделял формированию системы императорской службы, в которой тотчас же было видно послужное место любого человека, вовлеченного в реальный, а не химерный порядок?
Стоит ли говорить, как был озабочен состоянием своего воспитанника граф Панин, если частенько совсем не к месту бормотал последние слова из дневного сна наследника престола:
– Не Вы, Ваше Высочество?
И как же легко можно его извинить!
Справедливости ради надо бы заметить, что в последующие дни граф добросовестно информировал Казанову, что, дескать, императрица дважды справлялась о нем. И тот воспрянул духом: «Ага, все же чем-то понравился!»
В надежде снова увидеть Екатерину II теперь итальянец каждое утро приходил в Летний сад. Ему, Великому альтруисту, она была нужна не только как императрица с огромными возможностями для устройства и матримониальной, и мамониальной судьбы любого. Она была нужна ему как женщина, партнерша, дать которой максимальное наслаждение – был его долг неотступного служителя призраков любовного счастья.
Жизнь Казановы, великого «бабника» (как назвал его однажды начальник парижской полиции), сложилась так, что он с детских лет почувствовал себя в нравственном долгу перед женщинами. Феноменальную нежность и ласку получил от воспитавшей его сестры матери, и от невесты, с которой жил отнюдь не платонически.
Эта его первая любовь в девятнадцать лет умерла, воспаление легких. Джакомо два года переживал утрату любимой, пребывая в грезах об утраченном блаженстве и непрерывном самоудовлетворении лишь воображаемой близостью.
Последующую жизнь изменила женщина легкого поведения. «Жрица любви» сама предложила себя застенчивому юноше, однако, несмотря на его нежность, осталась крайне недовольной.
– Ты мне нравишься, – сказала она, – но разве так надо ласкать женщину? Милочек, целуй даме сладкое место…
При последующих встречах показала, как он напишет потом – «любовь в таких позах и чувствованиях, которых не видел даже на вульгарных картинках! И только пройдя ее школу, я понял природу женщины, познал законы женской любви и то, что вся сексуальная сущность женщины основана на ласках…»
Неоценима была услуга партнерши в распространении слухов об исключительном обаянии, половой силе Казановы. Расчет был прост: какая женщина не тянется к нежности?
Казанова был недурен собой, хорошо сложен, обезоруживал великим бескорыстием чувств, поражал альтруизмом. Никогда не впадал в болезненное вульвострадание или в грубый сатириазис. На всю жизнь усвоив правила своей наставницы, выработал свои.
Например, никогда не «занимался любовью» с девственницами или замужними. Пойманными в его приманчивые сети оказывались уже познавшие первое чувство, вдовы или разведенные, которых великое множество.
Каждая встреча была экзаменом на альтруизм, не только наслаждением, но и трудом. При этом характер ласк он не менял в зависимости от красоты женских ног или облика, или от химеры знатности. Все были для него равны, имея одинаковую власть над ним.
«Не уметь ласкать женщину, – говорил Казанова, – это хуже, чем не уметь писать или читать!»
…Екатерина вынуждена была начать свою сексуальную жизнь с нелюбимым. Холодность мужа при сильном природном желании насладиться собственным пылающим естеством бросила ее к познанию греческих ласк. Оказалось, искусственный фаллос был известен давно.
Еще Гомер намекал, что Пенелопа, ставшая символом супружеской верности мужу, немного поскучав после отплытия Одиссея мужа на войну, сделала себе имитатор в виде поршенька. Такое решение ей, якобы, подсказала в провидческом сне Геба, вторая жена Геркулеса и автор этого божественного открытия, значение которого трудно переоценить.
Правда, с воцарением христианской морали женщины были вынуждены тщательно скрывать страсть к заместительной химере. Только в ХIХ веке генеральный католический викарий Крайсен в наставлении для священников, принимающих исповедь, записал:
«Если у мужа наступает излитие семени до того, как жена получила удовлетворение, ей разрешается раздражение половых органов. Не является грехом, если женщина перед началом акта – прикосновением к своим интимным местам – вызовет сильное возбуждение, которое поможет ей получить удовлетворение во время половой близости».
Нет, хороша была бы жена императора, ожидавшая подобного разрешения?!
Сколько можно ей было тешиться лишь ночными видениями, а наяву смеяться над воображением мастера-придумщика подаренной ей игрушки: девка на качелях в конце каждого качка со стоном наскакивала голо раскоряченным междуножьем на стоячего медведя?!
Екатерина II стала горячей сторонницей поршенька, убежденной и ежедневно убеждаемой самой этой горячностью.
Ее встреча с Казановой произошла тогда, когда уже стала замечать, что поршеньковые ласки воспринимаются более ярко и благостно, чем натурные ощущения при встречах с любым из своих тринадцати фаворитов.
Однако имперская необузданность чувств и слишком частые любовные игры привели к сильнейшей нимфомании. После этого ее уже не устраивал никто из партнеров. По высочайшему указанию тайно (потому не известно – правда ли?) по всей Руси выявляли задоломов с подходящей органжировкой и привозили в царские покои. Всех простолюдинов, прикоснувшихся к августейшему телу, приказано было умерщвлять.
Между прочим, постамент памятника Екатерине II, воздвигнутого по проекту архитекторов М. Микешина и А. Опекушина у Александринского театра в Санкт-Петербурге, составлен из фигур приближенных, показывающих то ли руками, то ли предметами в руках – размер их достоинства. И это уже совсем не воображаемые придумщиками химеры, а зримое представление каждого преклонившегося у монумента о величине ненасытности Ее Величества.
А еще певцы воображаемого – трудно поверить, но разнесли по свету: вечная неудовлетворенность привела Великую гедоничку (от греческого – hedone – наслаждение) к применению гигантских поршеньков до девяти сантиметров в диаметре и станка с взнузданным жеребцом…
И вдруг средь череды сих случных встреч – случайная: вторая с Казановой. Нет, не случайная! И речь не о ночном разговоре с Локателли:
– Вы верите в предчувствия?
– Да!.. если сбудутся они! – пошутили приятели, расставаясь.
А о более основательных воздушных замках, если таковые могут быть основой чего-либо вообще, и которые, тем не менее, возникли накануне в снах предутреннее-химерных, когда оба: и Екатерина, и Казанова! – увидели один и тот же до деталечек вообразизм.
Да какой! Вот этакий по цвету, яркости такой:
…Он будто засыпает, когда Она склоняется над ним. Несколько нежных движений языком по оконцовке фаллоса. Сладко потягиваясь, Он внимает этим божественно легким ласкам.
Она дерзко и нежно обволакивает губами, небом, языком этот жезл повелителя ее воли. Делает короткую паузу и снова играет. Отпустив совсем, переводит дух, расслабляет все мышцы вокруг, потом вытягивает язык и неторопливыми движениями щекочет уздечку, вершинку и чувственное устье.
Убедившись, что Он справился с наплывом чувств и ему не грозит ранний спермопад, Она располагается над членом их интимной компании поудобнее. Ее рот шершавым колечком надвигается раз за разом на пульсирующую шляпку до сладкой боли в темени под ней.
О, сколь изумительно и ощутимо наливается упругостью, скользит и вырывается из губ этот источник и проводник Ее восторга, хищно раздирающего все существо!
Он опрокидывает Ее, целует и дразняще щекочет набухшие клювики грудных лебедей, томительно вбирает их в себя и отпускает обратно в небо Ее воображения.
Разводит Ее подрагивающие ножки и целует внутреннюю белизну бедер, каждый раз все ближе к влекущему в сладость пахучему паху.
И вот Он уже водит языком по ускользающему кли, трепетно ласкает пальцами лепестки губ и вход в бездонное глоталище.
Наполнив желаниями парящий в распутном развороте дурманный цветок, переласкав его лепестки и пестики, Он хочет собрать нектар затаенных сфер – опуститься по влагающему стволу к самым корням розы любви.
Вводит заранее приготовленный эластичный имитатор и нежно, но настойчиво ласкает все-все встречное по пути к тянущейся шейкой хозяйке их счастья и раз за разом оставляет ее в хищном ожидании, когда медленно возвращается к последующему разгону. Главное – самому сдержаться и не истечь по древу жизни в ее пучину!
Изнемогает и Она, близится девятый вал чувствований. Не только скользко влажнеющее влагалище, – вся вульва обливается, истекает горячим. Стоны рвутся из Ее губ, когда Он охватывает ее напруженные бедра и отдает пылающую до кончика стержневую часть своего столь же напряженного естества в Нее, в щекочущие объятия губчатого зева.
Время останавливается.
Только эти двое всеми точечками соприкосновения знают, что длится и хочет длиться сладчайшая скачка до никем не установленной, кроме них самих, амплитуды.
Только этим двоим кажется, что они одновременно в надземной выси и в подводной пучине.
Только им, наконец, принадлежат не грезы, а этот конечный нервный разряд неизвестной силы и происхождения!
Он подобен лавине в горах, громовому удару, отпаду в блаженство:
– Ой, сладко, хорошо! Хорошо, хорошо, хоро-шо, хо-рошо, хо-ро-шо-о-о!.. – полустон, полушепот…
Это любовь, это нирвана… даже во сне…
А наяву? Еще ярче – у бесчисленных пар вокруг и по всему шарику; сейчас, до и после наших героев! Но что же они-то? Как?
Искусничали… только в риторике и политесе. Вот что записал Казанова, далеко не самое главное… умалчивая о несбывшемся:
«Во время нашей беседы я заметил, что в России все еще по-прежнему продолжают придерживаться старого календаря, и это довольно странно, так как современный монарх не может цепляться за отжившее. Почему бы Ее Величеству не ввести у себя в стране григорианский календарь? Ведь даже Англия, на что консервативная страна, и та ввела его у себя совсем недавно…»
Но ведь еще более странно, что Великого альтруиста занимают календарные вехи, а не упоительные шажки навстречу вневременному блаженству! Или суть не в его грезах, а в парадоксе, описываемом сентенцией: «Чего хочет женщина, того хочет Бог!»?
Да, как же вела себя бездушная чаша его вожделений?
Совершенно точно, – никаких письменных откликов о введении упомянутого установления Екатерина II не оставила. Еще бы: понятно! Неимоверно спешила окончить летнесадскую прогулку, чтобы ввести у себя в покоях нечто более значимое: ей шепнули, что во дворец доставили очередного вводителя, которого уже освидетельствовал врач, и проверила госпожа Протасова.
Опустим чересчур реалистичные сцены ее рандеву… с тем, кого потом – в Неву.
Ведь главное уже стояло в ее воображении – незабвенные предутренние видения!
Главное было не в умностях Вольтера, с которым переписывалась, а и в переписанном из фолианта Марии Медичи чувственном отзыве: «Без него не испытать бы мне таких приливов и отливов крови, такой радости бабьего чувства. Когда я долго ласкаю свой цветок, мне кажется, что я чувствую запах диковинного меда, аромат полевых его сестричек, сама превращаюсь в бабочку, порхающую над самым прекрасным залитым солнцем миром!..»
…Казанова утешился лишь ночью за органным музицированием в интимном кругу избалованных вконец, до безграничного разбалансье, исполнительниц. Которые, как нынешние виа-гранки, поют: «Чем выше любовь, тем ниже поцелуи…»
Между тем, у него самого «финансы пели романсы», а ко всему, когда он однажды восхитился в гримуборной: «Какие формы!» – ему с вызовом ответили: «Что формы без содержания?»
И петербургские надежды Казановы тихо скончались. Потому еще только одна мимолетность в Летнем саду удостоилась его мемуарной записи: «На следующей встрече императрица сообщила мне, что провела реформу, и отныне все бумаги будут иметь двойную дату – как старую, так и новую…»
Понятно, что теперь не эта датская особенность была у него на уме… Текло в екатерингофском «Красном кабаке» шампанское, которым заливал Казанова свою печаль, прощаясь с состаканниками. Шептал нетрезво другу-авантюристу: «Хорошо сидим, но… но! но!! но!!! Мне здесь делать нечего… При такой… армии фаворитов…»
Он, любитель и любимец женщин, одержавший в свои тридцать девять лет 122 победы, уезжал в старую добрую Европу – несолоно хлебавши. Он еще не догадывался, что время начало ему изменять. То время, о котором в первом действии воображаемой пьесы своей жизни горько напишет: «Время, когда я влюблял в себя женщин, прошло, я должен отказаться от них – не покупать же их услуги!»
…А вы говорите: «А может быть, призрачные химеры иногда способны воплощаться?»
Может быть. Если даст… и дай-то всем Бог!
Римтасоринки
Когда думаешь, соображай
Один раз сидел, думал.
Постучали: «Освободи помещение!»
Не подумав, не освободившись, освободил.
После подумал: «В другой раз сначала подумаю, освобожусь, потом освобожу».
Формула для подсчета квартплаты
Скв = К (Д – 2Р/ S + nW), где:
К – коэффициент, учитывающий аппетит местных самоуправцев;
Д – количество дней, не начинавшихся криком: «Ё…! Опять горячей воды нет!»;
Р – количество горячих пожеланий коммунальщикам;
S – общая площадь пятен на потолке от «заливов»;
n – возраст квартиры;
W – cредняя крепость сантехнического гонорара в об. градусах.
Хорошая мина при плохой
Давно Коештоп жил исключительно за счёт собственной бедности. Так, что если бы в прошлом году умер, уже бы год был.
А тут ещё совсем плохой память стала. В какое место, на днях играючи, мину поставил – забыл начисто. Хорошо, – соседка Ухтыка Кая на воздух взлетела, а то бы до се не вспомнил.
Между прочим, как раз тогда и вспомнил, откуда пошла современная мода лезть на воронок и объявлять войну с преступностью. Или вот ещё – с коррупцией.
Красота спасёт…
Рэкетир, глазомеря идущих на рынок перепродавцов с тяжёлым товаром, зачем-то отвлёкся и увидел клин журавлей.
– Дурак, сколько лет я не знал такой красоты!
И не заметил очередной матрасной сумки, которая уже высвечивала вдали.
– Се ля ви… Или улётные журавли в небе, или зелёненькие синицы в руках, а одним задом двух базаров не ухватишь, да?
Спаси, Господи
Если при повороте ручки крана машиниста, услышите звук спуска воды, а не воздуха, вы задремали в кабине туалета, а не локомотива! И, слава Богу!
Предчувствие
Была ли неуверенность в себе, уверенность в её превосходстве или еще что-то – он не знал. Только за все пять лет универа так и не открылся в нежных чувствах.
Когда через много лет они, глубоко семейные люди, встретились, она грустно улыбнулась:
– А я ведь всю жизнь любила только тебя…
«Вот оно, – облегчённо вздохнул он, – как чувствовал! Хорошо, что с такой не связался. Фига себе – столько лет прожить с мужем и любить постороннего мужчину!»
С дрожью или без?
В условиях грязного бездорожья, дрожа от непогоды, заехали мы в почти райскую усадебку. Хозяйка-молодица, усадив за стол, поставила по чашке кипятку. Радушно декольтируя, спросила:
– Вам чай или кофе?
Достав из-за безразмерного корсажа пакетики, вложила их в чашки и столь же ласково поинтересовалась:
– С сахаром или без?
С возросшим интересом увидели, что кусочки сахара появились оттуда же.
А когда эта харахоня с прибабахом свесила могучие железы:
– Может, кому молочка? – скромнейший из нас выскочил за дверь и ударил с дрожью по бездорожью. Автопробегом.
Другой промычал:
– Ммолочка, не ммолочка…
И не ударил в грязь…
Двустрочия
Ляпнул и не обоснуешь ничем
Ехали в поезде турок, армянин и еврей. Висело такое грубое молчание…
И ничего не произошло: в разных вагонах ехали!
Дверезюминки
Он был из тех, кто не только из дверей, – из любого положения найдёт выход.
Но Она больше любила вход.
Юлина задвижка
Обещанный к уплате Украиной долг за потреблённый газ –
Как длинненькие ножки (знаешь, чем кончаются?), в который раз!
Рецессия
Ещё не пожилой пропитчик пиломатериалов и изделий из натуральной древесины Малолёжный, начав с понедельника новую жизнь, решил это дело в духе демократии отметить и три недели через древесный уголь пил политуру.
И вот этого Малолёжного, грубо не поинтересовавшись причиной пиесты, уволили из мебельного производства, в котором он пропитывал круглые столы на высшем уровне. Малолёжный был кровно раздосадован беспонятностью начальства, диалективно вступившего в кризис, и, решив назло вернуться к прежнему прогрессу, продолжал пить просто так.
Тогда какой-то гражданин великой России, всегда стоявший и сидевший за всё прекрасное в человеке, но за спиной у других, обратился к властям. Когда старшина общественной институции, боровшейся в то время за общественный порядок, попытался вывернуть Малолёжного зеркалом души к окружающей среде, бывший пропитчик строго его предупредил: «Без противогаза не включать!» Старшина согласно кивнул, притупил чувство долга, чем немедленно и возвысился в глазах, которые давно уже метко намозолил.
Малолёжный провёл в изоляции так себе строк, за который старательно не успел и протрезветь, и был транспортабельно по накладной передан в лечебно-трудовой профилакторий.
В палате Малолёжный согласно рецессии выступал после отбоя о налоговых безобразиях старой и даже новой жизни. Его остро слушали, а один муж, который тоже в тяжёлый день довёл свою семью до ручки, достал из-под подушки эту матированную вещь от захлопнувшейся двери будущего и подарил её Малолёжному.
С тех пор и распространилась эта рецессия. Того образа жизни, который мало чем отличается от прежнего, а в отдельных малолёжных случаях с кризисом надо не дремать и даже, вообще, держать ухо востро.
А молодёжь у нас замечательная.
Четыре эроски
Сидел Халдеев с переносным компом тридцать лет и три года непереносимо, ни кого не трогал, на тридцать четвёртый – скомпинировал, как в старые времена, линзу нетронную.
Видать через линзу всю нашу нововечную газодобычу: близёхонько, ну, будто, вот через улицу. Всё настоящее видно, какие там у них проблемы на трафике, и какие цифры, и какие штурвальные у вентилей. Оказалось всё, как в нефтяной: довольно скучно. Махнул рукой Халдеев: эх… – и закручинился.
А уж слух пробежал по сети и по сарафанному проводу – про линзу халдеевскую. Народ скотовозками, чтобы экономно, подъезжает: в год Оранжевой коровьей рецессии – на газовые трубки разноцветные вживую поглазеть. Ну, прямо непрохонже до линзы; в очередь, как за оплаченными бюллетенями на выборах встали.
И дошёл черёд до весёлой современной девушки Майи. Весёлая, а глаза – аквамарин, васильковые. Заэкстрасенсировала, что ли, Халдеева, пал Халдеев, весь зелёный, на белые травы. И нет ему слаще на свете алой розы Майиных губ.
Эта Мая и говорит Халдееву:
– Жизнь-то какая! Вокруг-то взгляни, а?
– Да чего там…
– Нет, ты взгляни.
Хи-итрая: подвела Халдеева к линзе не с того конца, что ли, а с другого, где и стекла-то нет, а одна аллегория.
Глянул Халдеев, и предстала перед ним не округлая, а неведомая дотоле острая тайна ещё двух майских роз: на вершинках белых волн, высоко восставших на спокойно дышащем море, оседающее за край земли солнце зажгло алые пламена. И не поверил Халдеев зрению, не научно потрогал, но алчно погрузил свои пальцы в нежные и прохладные волны, всё глубже ощущая в себе сладостный меч, по которому истекала из него жизнь.
И, трепеща в предчувствии тайны ещё нежнейшей, упал Халдеев на колени перед четвёртой розкой-эроской:
– Ну, Ма-я, научила глядеть!
Римтасор, попутный обэриутскому
Путь
Я говорил себе, что вижу путь. Но весь путь был недоступен моему взгляду, и я видел только этапы пути. И всё, что я видел, называл этапами пути. И я наблюдал черты этих этапов, и, наблюдая, говорил себе, что делаю историю.
Я понимал, что есть исторические черты этапов и есть неисторические черты в тех же этапах. И в зависимости от их черт, этапы пути были исторические и неисторические.
И были такие этапы пути, которые могли вести. И эти этапы смотрели на другие этапы и на меня. И все этапы были похожи друг на друга, и я был похож на них. И я говорил с этими этапами пути.
Я говорил: путеводный зов.
Этапы отвечали: отрыжка истории.
Я говорил: я тоже этап трёх революций и перестройки, и рецессии.
Этапы отвечали: мы же маленькие винтики.
И вдруг я перестал видеть их, а потом – и другие этапы. И я испугался, что кончится путь.
Но тут я понял, что не вижу этапов по отдельности, а вижу все сразу. Сначала я думал, что это тупик. Но потом понял, что это путь, а то, что видел раньше, был не путь.
И я всегда знал, что такое путь, но то, что я видел раньше, я не знаю сейчас.
И когда этапы пути пропали, то их исторические черты перестали быть историческими, и их неисторические черты перестали быть неисторическими. И весь путь перестал быть и историческим, и неисторическим.
Но только я понял, что вижу путь, как перестал его видеть. Я испугался, думая, что путь кончился. Но пока я так думал, понял, что если бы кончился путь, то я бы так уже не думал. И я смотрел, ища путь, но не находил его.
А потом идти стало некуда.
Тогда я понял, что покуда было куда идти, – везде был путь. А теперь его нет. Есть только я, непутёвый.
А потом я понял, что я и есть путь.
Но путь – это не я.
Хотя в то же время я путь.
И больше я ничего не думал.
От винта! – летальное?
Авиация – транспорт будущего, а вы хотите, чтобы не было проблем сегодня?
Аэрофлот гарантирует безопасность полётов в случае их отмены.
Безопасность должна быть безопасной!
Воздушный транспорт СНГ – первый в мире по секретности сведений о своей отсталости.
Пилот:
– Это ты, стюардушечка?.. Э, кто вы такой?.. Террорист?! П-пож-жалуйста, счас поверну, но к-куда вам надо?.. О, это не здесь, это в конце салона!
Капитализм?
Капитализм, адмирализм, майорализм, какпетьализм, какпитьелизм, какестьпитизм, кепитулизм, компьютелизм, кипятоклизм, копытализм, копатьелизм, кропатьелизм, копейкализм, копителизм, кроватьеризм, купитьализм, хапатьежизм…
Ух!
День под знаком Тельца в год Оранжевого Быка (Коровы).
Путейский околоток. Внизу шпалы. Вверху рельсы. Между ними подкладки.
В них Мария Магдалинова, заочница в расстёгнутом оранжевом жилете на почти не загорелом теле, забивает костыли. При каждом ударе из бюстгальтера Марии выскакивает очевидное и не жалкое, особенно, для учителя, содержимое.
Христофор Иосифович, декан факультета «Путь и питьевое хозяйство», сидит на дрезине и отчего-то облизывается.
М. М.(ударяет молотом по костылю, который, однако, продвигается, скорее, нисколько, чем сколько надо).
Х. И.: Ух!
М. М. (вправив содержимое бюстгальтера на место постоянной дислактации, бьёт молотом по костылю).
Х. И.: Ух!
М. М. (вправив содержимое бюстгальтера на место постоянной дислактации, бьёт молотом по костылю).
Х. И.: Ух!
М. М. (вправив содержимое бюстгальтера на место постоянной дислактации): Христофор Иосифович! Я Вас прошу: не говорите слова «ух»!
Х. И.: Хорошо, хорошо!
М. М. (бьёт молотом по костылю).
Х. И.: Ух!
М. М. (вправив содержимое бюстгальтера на место постоянной дислактации): Христофор Иосифович! Вы мне обещали?
Х. И.: Хорошо, хорошо! Даже отлично!
М. М. (бьёт молотом по костылю).
Х. И.: Ух!
М. М. (вправив содержимое бюстгальтера на место постоянной дислактации): Как Вы не понимаете простой рабочей просьбы?
Х. И.: Отлично, Мария! Вы можете спокойно продолжать. Я так не могу, но постараюсь не мешать!
М. М. (бьёт молотом по костылю).
Х. И.: Ух!
М. М. (вправив содержимое бюстгальтера на место постоянной дислактации): Отпад! Ну, я прошу Вас, забойно прошу: дайте забить хотя бы этот костыль!
Х. И.: Забивайте, конечно, и окончательно! Тем более что я уже вас аттестовал, и мы можем вместе…
М. М. (бьёт молотом по костылю).
Х. И.: Ух… (в противоположную сторону) – где кровь с молоком!
М. М. (не вправляя содержимое бюстгальтера на место постоянной дислактации, роняет молот и ничего не может сказать).
Х. И. (слезает с дрезины и направляется в сторону лесопосадки).
М. М. (сначала стоит неподвижно и смотрит, но потом, вправив содержимое бюстгальтера на место постоянной дислактации и не глядя, шествует вслед за учителем).
Занавес,
За которым не видно, кто декламирует: «Ух, ты милая коровка, ты ли виноватая? Вымя белое, неловко, что сама лохматая!»
Булгактерное
- по мотивам произведений М. Булгакова –
Обложение
Налогообложение прибыли от индивидуальной трудовой деятельности…
Одного книгопечатника обложили. На немного. В десять тысяч. Срок пятнадцатого марта. Чтоб до восемнадцати часов.
Он двенадцатого утром прибыл с деньгами. Своей прибыли соответственно. И не выступал, и не уклонялся. Молча так уплатил.
«Мы его – того, не того: чисто маловато обложили, да?» – смекнуло должностное лицо, сидящее пока на налогах. И обложило дополнительно, в сто тысяч. Срок пятнадцатого апреля. Опять до восемнадцати.
Четырнадцатого в обед прибыл, уплатил!
– Нифигасе! – сказали между собой лица.
Обложили в миллион. Пятнадцатого июня, чтоб до восемнадцати.
Пятнадцатого перед закрытием обложенный налогом на прибыль прибыл!
Обложил, конечно, всех ещё сидящих здесь.
Но, оказалось, привёз-таки! Печатный станок.
– Печатайте сами!
Площадь на колёсах
– дневник находчивого, но несчастного мигранта Врядули –
23 ноября
Приехал, а где жить? Жене телеграмму дал – пусть пока не выезжает. Три ночи у Закидонского ночевал, в ванне. Ничего, только капает.
И две ночи у Дай-Деньгуевича в общаге, на газовой плите. Говорили у нас в Бердунове – мечта удобства. Кой чёрт! Какие-то штулечки-фигулечки в радикулит проникают, и дежурная по этажу не довольна.
24 ноября
Никаких сил моих не стало.
25 ноября
Услыхал разговор: «Как живёшь?» – «Как в троллейбусе – и выйти бы надо, и место другому отдавать жалко»…
Во – эврика какая жалкая выходит!
Вскочил и поехал на девятке, которая дробь-одиннадцать.
Семь кругов – хыть-хыть – проездил, водительша привязалась: «Куда вы, уважаемый, едете?» – «К такой матери, – говорю, – еду!» Прилипла, как банный лист к…: «К какой, к какой?» Жора с ручкой, больше ничего перед ней. Сидит, лыбится.
В половине первого в парк поехали. В парке и ночевал. Холодрыга, когда рога у тролля опущены, прям – ой-ой!
26 ноября
Пирожков у шаурмян купил, поехали. Тепло появилось – надышали, опять же печки иногда включают. Ездить можно.
29 ноября
Опять давешняя прилипла – почему с электроплиткой в троллейбусе?
Инструкции, говорю, такой нет. Чтобы не плясать, есть параграф, я и не пляшу – согрелся уже.
Напоил её чаем, – отмазалась.
5 декабря
По-старому совковому – День Конституции.
Пятеро нас ездит. Ничего мужуки. Только чешутся не нормировано.
Как только друг друга ни называют! Вчера один шустряк песню водительше петь настрополился: «Какой барыней ни будь, всё равно тебя…!»
На ходу высадили!
8 декабря
Всё, с ночлегом устроилось: ночным администратором у кебабника! Тепе-ерь… спокуха-а… Ночь выспамшись на тёплых противнях, и ездить можно – кум королю!
10 декабря
Хайдыдурдомов с семейством устроился. Завесили одну половину. Рамы заклеили. Электричество – не платить. Талоны с утра пробили и ездим. Двери колабашками подпёрли.
11 декабря
Контролёра впустили, конечно. Как холодный самовар, расходился. Извините, говорю, талоны – вот они.
Отогрелся, позавтракал с нами у Кафедралки, кофе пили на Антоколе, потом в Нижние Панары поехали.
14 декабря
Жена с малышнёй подъехала.
Хайдыдурдомов в свой караван-сарай отделился, в шестнадцатый номер. Мне, говорит, это направление больше подходит. На широкую шароварную ногу устроился. Ковры полубухарские, кетмени с кимвалами развесил, портрет младшей жены с дынями этими, ну, которые Басилашвили из-за Люси Г. для Михалкова продавал, кто помнит?
Мы попроще. С казённой мебелью, только спинки переставили. Моя с водительшей базарит. Ничего девки, душевные, попадаются. Нинку, старшую, править учат, оно и шпингалетам интересно. Ездим себе.
17 декабря
Ё-калэмэнэ! Пример-то заразный что значит!
Приезжаем сегодня к Самоуправлению, глянул в боковое зеркало после умывания, смотрю – в пятом номере от супермаркета Дай-Деньгуевич с домашними поворачивает! Ему, оказывается, в виду кризиса от общежития отказали. И от работы. И переехал. Ему на пятом маршруте удобно. На Бирже переподготовки труда отмечаться.
18 декабря
Что делается, уму нерастяжимо! На остановках – вой стоит. Слышно, как кричат. Одни за резь-публику, другие, наоборот, за брать-ский Союз НГ.
20 декабря
Сегодня, как ехали к заводу топливной храппаратуры, читал в газете про себя. Находчивым называют. О предприимчивости, которую рецессия вызвала со всех углов страны – материал на всю вторую страницу.
Ватерклозет устроили. Примитивный, конечно, а всё лучше, чем в приватизированные на конечных бегать.
23 декабря
Рождество на носу. Ёлку будем ставить.
Тесновато стало. Может быть, в двойной переехать? Так там уже без доплаты не устроиться.
В центральной прессе мой портрет поместили. Когда и отснять, папарацци, успели?
24 декабря
Ну, Риббентроп твою мать! Вот тебе и ёлка!
Комиссия по распределению явилась. Два часа ахали.
27 декабря
Всех выпирают. Структуры и фирмы всаживают. В трёхдневный срок. В моей квартире линейный отдел транспортной медлиции, что ли, поместится. К Хайдыдурдомову – импотечный банк резервных отсуждений вселяют.
30 декабря
Хайдыдурдомов и тут не прогадал. Своей чарджоуской дал по одному месту кетменём: оказалось, у булгахтерши импотечной дыни не то, чтобы побольше, ещё и почище, и не висят, а, в сам деле, торчат, где надо и в декольте.
Уезжаю обратно в своё Бердуново. А есть в округе и другие ещё населённые пункты.
Счастливо!
Несиновое
– по мотивам юморесок Азиза Несина –
Что лучше всего на свете?
Для француза – женщина;
Для англичанина – яхта;
Для немца – порядок;
Для американца – бизнес;
Для украинца – галушки;
Для грузина – пей, дарагой;
Для чукчи – чукча не дурак, сам знает;
Для литовца – он сам;
Для русского – не пошли бы вы все…
Во время разговора:
Француз – не думает, но говорит;
Англичанин – много слушает, мало говорит;
Немец – медленно говорит, быстро думает;
Американец – быстро и думает, и говорит;
Украинец – до обеда не думает, после обеда не говорит;
Грузины – не слушают, говорят все одновременно;
Чукча – не слушает, не думает, не говорит;
Литовец – говорит и думает, что его слушают;
Русский – не слушая, говорит: ты меня уважаешь?..
Значительное
***
«Тринатрийманифам в зеркале сновидений» – назывался доклад кандидата мнимологии Лапшенауша. И многие слушали.
Черкалиев послушал тоже. Сначала, как титькают часы. Потом сонная река ласково укачала его, заплескалась, зажурчала. Чуркалиев увидел, будто он полез купаться. С чужой женой. Или со своей, но тогда не он…
Значит, мастерски докладчик лил воду!
***
Одного Дуйнадуева влекло к Будьтенатевой. И он отдал ей своё сердце с большой буквы. Но – неприличной. А величина влечения после этого не изменилась.
Значит, влечение было не от сердца?
***
Щакакдамов не выдержал. Сгрёб нобелевского лауреата в охапку и выбросил в окно. Не тут-то было: подхваченный воздушным течением лауреат легко взмыл ещё выше!
Значит, пустым оказался человеком.
***
Тут один, кто у него ни спросит: «Можно?» – всем отвечал: «Нельзя!» Уже и по закону стало можно, а он всё одно – низзя и низзя. Криминальная обстановка и обострилась. Ведь если нельзя, а по закону можно…
Значит, можно то, чего нельзя? Значит, если услышим «Караул!» – это не будет значить, что идёт разводящий?
***
Невозможно выразить всю меру признательности нашего народа Е. Б. Когохочеву за поистине выдающийся в любое время вклад в швейцарский банк и дело кризисной реструктуризации своего.
Значит, нужна высшая мера?
***
Одна любовная лодка разбилась о быт. Другая любовная лодка разбилась о быт. Третья любовная лодка разбилась о быт.
Значит, это был любовный треугольник. Или треуголка – итоисётина из мусорного совка, честной собственности и мягкого образования.
***
Давно известен закон сообщающихся сосудов.
Значит, до сих пор – сколько нальёшь, столько выпьешь? Живот не от пива, а для пива?
***
Никогда в жизни Эдгар Закидонович не раздваивался, даже не разговаривал сам с собой. Никогда и не растраивался.
Значит, был цельным человеком?
***
– Когда я на тебе женился, думал, что ты дурочка.
– А сейчас что думаешь?
– Что ошибся.
– Значит, я тоже ошиблась! Когда выходила за тебя, думала, что умный.
***
Сегодня лучше, чем вчера, правда? Сегодня бесспорно лучше, чем вчера, а сатирики, Жванецкие и даже неважнецкие, распущенные, как завтрашние слухи, выступают.
Значит, хотят, чтобы сегодня было лучше, чем сегодня? Какого им – чуть не сказал вслух! – ИМХО надо?
***
У Диора Селяниновича нет рук. И ног нет. Нет у него и головы. Нет даже туловища. Да, ведь и самого Диора Селяниновича нет.
Значит, никто никогда не скажет о нём ничего плохого!
***
Одна тёлка на дизельном топливе по фамилии Либидович, которая любила покрой, междуножье открывающий, мужчин от дела отрывающий, заявила, что никогда ни за кого не выйдет замуж.
– Я, – говорит, стреляя глазами, как спаренный пулемёт, Либидович, – не буду Либидович, если слово нарушу.
Значит, если выйдет, то перейдёт. На мужнюю фамилию.
***
Вызывчук вызвал к жизни. Даваев дал жизнь. Вступакян вступил в жизнь.
Играмс играл с жизнью. Фукин жизнь профукал. Прожилеев жизнь прожил. Маякидзе жизнь промаячил. Едоковский жизнь заел. Положительных жизнь положил. Отрицательнев ни в жизнь.
Мах-Склонович на склоне жизни махнул на жизнь. Поконченко покончил с жизнью. Решилевич решился жизни. Ушлишвили ушёл из жизни.
Возвращенко возвратил к жизни. Воплотинкин воплотил в жизнь.
Значит, жизнь продолжается!
Программа СДП
– проект одного турка Небайоси, фамилия не известна –
Членами сексуал-демократической партии могут стать все, которые могут и желают на половом и постельном уровне, не участвовали в сексуальных преступлениях после Французской революции нравов и признают любые направления половых отношений и соответствующих органов в любое место и время.
Основополовые принципы членства в СДП:
a) будь готов – всегда готов;
b) в сексе недостаточно даже слишком;
c) свободные и демократические выборы стойкого товарища по партии на альтернативной основе;
d) мандатная система верхнепартнёрского положения – не более двух сроков по две недели с голосованием вотума доверия в любое необъявленное время;
e) предоставление всех жилых и служебных помещений на Земле и в Космосе для сексуальной жизни всего сущего;
f) равноправие всех видов секса: частного, кооперативного, государственного, колониального, дорожного, коммунального, комбинированного, группового и с применением дайдай- и нана-технологий;
g) равные сексуальные права носителей любых национальных самосознаний, одежд и вторичных половых признаков;
h) ликвидация привилегий номенклатуры и генеральских жен с равными возможностями для половозрелых и не очень, полных и надцатилетних, порядочных и бельдюг;
i) запрещение половой вражды, ненависти и кассовой дискриминации слабого мужского пола;
j) введение экологически чистого секса голосованием со свертыванием производства презервативов, нарушающих чистоту половых отношений и окружающей среды;
k) при временном использовании кондомов на лоне природы обязательно утилизировать резинотехнические изделия: гуси и другие пернатые давятся!
l) предоставление конституционных гарантий от СПИДа, сифилиса, гонореи и других трихомонад грязных губ;
m) всестороннее отражение интимных и публичных половых мероприятий по радио, телевидению, SMS-ками и в печати: выпуск еженощных изданий «Эх, раз», «Ещё раз», еженедельника «Ещё много-много раз» и регулярных месячных «Чтобы хотелось», «И моглось»;
n) обоеполая поддержка фракций, платформ, фронтов, тылов и крыльев. Например: аномальных сексальянсов, лиг свободного входа и выхода, гомосексуальных и эротоновых форумов, слетов красных и зелёных сексопытов, независимых простатосоюзов, добровольных обществ содействия сексу в армии, авиации и на флоте, поллюционных фондов, фракций мастурбаций, фригидофедераций, экосекса, импотенциальных фаллосекций поколенизийцев, попупчиков и узников презерваций, органлизаций прерывистов, путанных блоков поддержки тыла, платформ ста и более поз, голоцентристских лож, либидонных движений туда и обратно и др.
o) организация «круглой постели» с участием вселенских половых сил голо сапиенс;
p) учреждение почётных званий: Герой Сексуального Труда, Народный секстёр (секстёрша), Заслуженный плейбой (плейлейка), Почётные и Понечётные сосуны (лизки);
q) образование Общеевропейского дома секса;
r) периодическое вложение членских взносов натурально и количественно лишь по взаимному согласию сторон;
s) – и другие буквы алфавита – для записи ещё не сформулированных принципов, потому что – продолжение следует…
Ангелов удачи Вашим поэзам
С залива ветер гонит тучи,
Свободой призрачной пропах,
Швыряя мусорные кучи,
Он застревает на крестах… Ирина Мельник – "Ангелы Литовского Замка"
…Известная кавказская притча в питерском пересказе:
Летел с залива среди туч гордый ветер и нёс мусорные кучи. Но не тут-то было: пригляделся автор, прицелился. И недвижно застрял на крестах, умирая, пропахший призрачной свободой ветер. А швырнутые им кучи полетели дальше. И, естественно, – не по одной, а – организованные в мусорные муроприятия плана «Перехват»!
Выпьем же за то, чтобы ветра, где ни попадя, не застревали, а мусора не летали!
Так, что ли?
Ага, как бы ни так: это в застолье, выпив рог вина, можно надеяться на скорое воплощение провозглашённого. А в жизни? Ой, как рогом ещё поупираться надо для счастья в жизни!
«В тюремное существованье
Бродяг, воров и прочих лиц…
Не жизнь кипит в нём – маета.
Её не взвесить, не отмерить,
Шагами в грязь не замесить…»
И с этим приходится согласиться (понятно, при мысленной замене отрицательных частиц «не» на «ни»: ну, надо ведь и Правилам правописания что-нибудь швырнуть!).
И обречённо ангельски (т. е. духовно вместе с Ангелами!) ждать, когда:
«Настанет революций год,
Освободят нечестных, честных,
Воров и весь тюремный «сброд»…
Дождались?
Ага. Дочитались с облегчением до строк:
«И ветер принесёт свободу,
Окинет узник двор окрест:
«Я – человеческого рода!»
Два ангела опустят крест…»
Э… Не тут-то было! Не тут-то… Это как же застрявший ветер принесёт свободу? Да ещё с первозамысла – призрачную, которой он лишь пропах, а?
А если два ангела (к этому времени уже не столь вознесённые, даже именованные не со строчной, а с прописной буквицы!) ещё и опустят крест? Прямо на застрявший ветер? Экие неудалые (с ударением на «а», как говорят в краю белых аистов и других Божьих сущностей)!
Ужас! Можно, конечно, не ужасаться самой революцией (некоторые утверждают, что никогда ничего хорошего ни одна не приносила), но это зловещее троеточие в конце произведения? А?
Эта неизвестность – чего ожидать от автора? – не станет ли более ужасна и многозначна? Потому и мы здесь отроеточим, потому лишь, потому…
Э… Одна надежда, что вовсе не Ангелы Литовского Замка несут автора по литературному поднебесью. То есть не одни такие неудалые. Есть другие, и через троеточия несущие удачу, – и к удаче.
Да подхватят они в добрый путь нынешние и будущие поэзы «поэтки» (как писал Валерий Брюсов) Ирины Мельник!
10101-й сайтоприсутствующий
